Британия в то время была совсем не та, что сейчас. Вместо Лондона был Лондиний, а железную леди Британии звали почему-то Картимандуя. Немудрено, что римский император Калигула решил отправиться в поход на Британию. Тем более, что какой-то гостеприимный британец пригласил в свою страну иностранную армию.
Выступили в поход целым кораблем, снаряженным всем, что необходимо в походе. Набрали побольше одеял, имея в виду не северный климат, а другие, стратегические соображения. И из этих соображений император возлежал на одеялах, а не под одеялами.
Его предшественник Тиберий предпочитал забираться под одеяло, и в этом тоже был немалый стратегический смысл. Тиберий всех во всем подозревал, и все у него были доносчиками. Доносчики доносили на доносчиков, и Тиберий забирался под одеяло, чтоб незаметно наблюдать: Правильно ли осуществляются доносы. Но однажды, когда он заболел и лежал по обыкновению под одеялом, римляне подумали, что он умер, и провозгласили нового императора. А Тиберий вдруг вскочил и побежал. И тогда Калигула, которого уже провозгласили императором, задушил Тиберия его же собственным одеялом, превратив одеяло из средства наблюдения в средство нападения.
Вот почему, выступив в поход на Британию, Калигула возлежал на одеялах.
Между тем корабль, отчалив от берега, взял курс в открытое море. И по мере приближения к открытому морю в душу императора закрадывалось сомнение: а правильно ли он поступил, решив взять Британию с моря? Может, лучше ее брать с суши? Тем более, ветер поднимается, корабль начинает качать, и все это может для них плохо кончиться.
Он приказал лечь в дрейф, чтобы спокойно полежать и посоветоваться с военным советом. Держать курс на Британию или не держать? Может, ну ее к черту, эту железную леди Картимандую?
Пока советовались, всех стала одолевать тоска по родине. Тоска по родине — самая сильная тоска, особенно если родина — вот она, рукой подать, а ты почему-то болтаешься среди моря.
И тогда они решили: авось Картимандуя на них не обидится, а победу можно и здесь одержать, во всяком случае, хорошо отпраздновать. И даже с большим энтузиазмом, поскольку запасы энтузиазма не будут растрачены на поход.
Налегли на весла, взяли курс к берегу. Тут уже дело пошло веселей, поскольку возвращаться из похода всегда веселей, чем тащиться куда-то на конец света.
Римляне, наблюдавшие за походом издалека, высыпали на берег встречать победителей. Какой-то младенец на руках у мамы делал императору ручкой и говорил: «Дай, дай!»
Праздник вылился в настоящий триумф. В этот день император провозгласил себя Нептуном, богом всех морей от Рима до Британии, и восседал с трезубцем в руке, слушая благодарственные речи и тосты. В стороне сидел вдрызг упившийся дядя императора Клавдий, а жена его, тетушка Мессалина, что-то шептала ему на ухо, обещая быть верной в его борьбе за высокое звание императора. Клавдий покорно кивал, механически сбрасывая с ее коленей то одну, то другую руку посторонних мужчин, и бормотал, что, когда он станет императором, уж он покажет этим британцам!
А ребенок все тянул ручку и все говорил: «Дай, дай!»
Ребенка звали Нерон, и он просил, чтоб ему дали империю.
Высших римских чиновников избирал народ, поэтому им не безразлична была любовь народа. Но народ любит тех, кто знает его в лицо и даже при случае может назвать по имени. А лиц у народа, а имен! Ни один государственный деятель их не запомнит.
Приходилось кандидатам на высокие должности прибегать к помощи рабов, которые лучше знали народ и могли подсказать, как он выглядит и как называется. Эти рабы назывались номенклаторами, то есть назывателями имен. Кандидаты расхаживали по городу в сопровождении номенклаторов, и номенклатор заранее предупреждал кандидата:
— Вот идет Ваня.
Тут кандидат широко распахивал объятия и кричал:
— Ваня! Дорогой Ваня! Наконец-то мы встретились! — Он прижимал незнакомого Ваню к груди, любовно похлопывал по спине и говорил сладким голосом: — А я уже думаю: куда это мой Ваня запропастился? Кстати, приходи на выборы, там будут голосовать за меня.
И счастливый Ваня отвечал, что, конечно, он непременно придет и отдаст свой голос за друга-кандидата.
А кандидат уже шел дальше, и всеведущий раб ему говорил:
— Вот идет Вася.
— О, Вася! — кричал кандидат и устремлялся к Васе с той же сердечностью.
В Древнем Риме обязанности рабов-номенклаторов этим и ограничивались, но со временем их осведомленность стали использовать для постоянной связи между правительством и народом.
Так появилась номенклатура, которая, сохранив свою рабскую природу, приобрела такую власть, что перед ней бессильны и правительство, и народ, а всесильна она одна — номенклатура.
Слова Катона Старшего о том, что Карфаген должен быть разрушен, нашли поддержку и в самом Карфагене, где партия рабов всегда придерживалась политики поражения собственного правительства. И в ответ на слова Катона она выдвинула встречный лозунг: Карфаген должен быть разрушен, а на его месте должен быть построен Коринф.
Почему Коринф? Ведь Коринф находится в Греции.
Дело не в Греции. Причем здесь Греция? В Коринфе совсем другая жизнь, там все рабы давно уже стали рабовладельцами. И все рабы этих рабов стали рабовладельцами. Во всем Коринфе не осталось ни одного раба, и все его жители — сплошные рабовладельцы. Такие были слухи среди карфагенских рабов, которые, как все рабы, мечтали только об одном: стать рабовладельцами.